Дмитрий Барабаш

В этом городе кажется
ударь человека ножом — 
из него потекут чернила.
Петербургская пыль,
поднимаясь на том конце улицы,
завершит свой полёт 
только к началу грядущего века.
В этом городе нету творцов,
которым можно отдать
пальму первенства:
кто-то ставит фундамент,
кто-то рубит мизинец из мрамора,
кто-то наводит глянец, румянец,
присоединяет моря…
Шутка ли
жить промежутками?
Кому-то всё время плаванье,
кому-то всю жизнь земля…

Я — петербургская пыль.
По-другому и мыслить нельзя
между дворцовых стен.
Я — петроградский туман.
Я — чёрные хлопья дыма,
идущие словно снег,
ложащиеся на снег
с Онеги, с великих нег,
обузданных пятернёй
завязанных в узел рек
и мачтовою сосной 
продетый в небесный парус,
чтоб землю вращать по кругу
за пылью
пылинкой
Питер

Петербург Пушкина,
Петербург Гоголя,
Петербург Достоевского,
Петербург Мандельштама - 
что-то есть общее,
что-то есть большее,
Петербург словно оконная рама
в крепостной стене.
В нём жизнь течёт по каналам и рекам
иначе, чем жизнь протекает во вне.
Петербург — это дно колодца,
из которого видно солнце
в самом пасмурном дне.
Прямота его линий, касаясь рта
выправляет улыбки.
Если здесь выживают улитки -
то это церковные купола.
Петербург — это каменная плита,
это балтийского моря
опресневелая, чёрная вода.
Из ниоткуда и в никуда
текут по квадрату его года,
то к сенату, то к эрмитажу,
то к летнему саду.
Петербург Грибоедова:
— Кого везёте, откедова?
Всадника медного
не страшны копыта, страшна рука.
Не протекает между 
гранитных границ река,
а бьётся, качая солнце 
или луну, вода.
Петербург — это времяхранилище,
это той воды хранилище,
в которую снова можно войти
всегда.