Дмитрий Барабаш

За каждым выбором скрывается дорога,

Не пройденная миг тому назад,

Казалось, шансов бесконечно много.

Ошибки выправят и шалости простят.

 

Но что же стало с правильной тропинкой,

Оставшейся и скрывшейся в нигде?

По солнечному лучику пылинкой

Жизнь пролетит, не помня о беде,

Которая её подстерегает

За каждым «мимо», «возле», «не туда».

Свет исчезает, вечер нарастает,

Как ветер времени. Ни судей. Ни следа.

Трудный вымысел мой несущественней уличной пыли.
В сладком или, как в Ниле петляют иные миры,
О которых боясь и смеясь на земле говорили
Всякий раз, когда плыли под чёрной водой корабли.
Когда скат поднимал из песка иероглиф сознанья,
Нарисованный бликом восхода в хрустальной волне –
На губах ощущалась улыбка всего мирозданья
И всех будущих жизней уже воплощённых во мне.

Сибирская вольность в степях декаданса.

Арт-нУво Парижа в стальном декольте.

Тут Эльфель, как эльф из металла и мяса

с кровинкой и горьким туманом матэ.

 

Арт-нУво, Арт-дЕко и арт Вельзевула -

слияние плоти с огнём и мечом.

Восточная песня зелёного мула,

Подпёршего землю рогатым лучом.

 

Любви однополой бесплотная нива.

От русских балетов — к снегам пирамид.

А всё-таки пляшут чертята красиво

И трутся румянцами потных ланит.

 

Тигриная лапа, как римская сука,

Блаженный Василий и праведный Пётр.

По кругу гуляет московская скука

и скалит кремлём размалёванный рот.

Все слова когда-то были

и в пустыне все песчинки

пересчитаны давно.

Сочетаний звуков меньше,

чем изгибов у тропинки

от одной опушки леса

до другой опушки, но

только те, кто здесь ходили

знали вход и знали выход,

а точней не знаешь только

долго ль по лесу брести

потому, что все опушки

пересчитаны до первой

и уместятся песчинки

даже в маленькой горсти.

 

Где войдёшь – туда и выйдешь

 - вариации бездарны.

Ну, скажи, кому охота,

чтоб кидали из окна?

Да, девицы были гарны,

но от срока и до срока - 

Лишь немногим удавалось

не дряхлеть до сорока.

 

Тоже мудрость – знать колоду.

Всех валетов по пижаме

велика, поди, наука –

не запомнить четверых.

Что тузы, шестёрки, дамы? –

Всё одно – осколки страха.

Ну, а что, скажите, делать,

если страха нет давно?

 

Перечесть вон ту вон книгу

или новую какую?

Всё от буквы и до буквы,

знамо, братец, наперёд.

Не ищите сладкой клюквы,

не придумывайте счастье,

а живите, как живётся

потому, что все равно

 

никого никто не слышит,

никому никто не пишет,

если пишут – так себе.

Вот уж мудрая задача  –

сам себе пишу, и плачу,

восхищаюсь, возмущаюсь,

вокруг пальца обвожу.

 

Кто то, там, прочтёт, наверно,

и воскликнет – это верно,

это правильно и точно,

гениально, черт возьми!

Как же скучно щупать землю

 и грести её горстьми.

 

Синий ветер сушит простынь.

Солнце лыбится сквозь дырки,

щекочась обрывком нитки.

По траве ползёт коровка

в чёрных яблоках, неловко  –

красный панцирь, белый свет.

Ах, зачем же у травинки

в острых иглах окантовка?

Если даже у травинки,

отразившейся в росинке?

Мне шепнули, что я должен выиграть какую-то битву,

На роду мне написан великих свершений венец.

Моё имя вплетут в мирозданье, запишут в молитву,

И я стану пророком и Богом Богов, наконец.

 

Мне закрыли глаза двух ночей безупречные шоры,

Мне к бокам примостили дощатую выдержку стен,

И, казалось, в ногах не опилки, а древние горы

Ледяными вершинами тянутся к дрожи колен.

 

Сколько лет в этом стойле овсяном, соломенном, хлебном

Вариации мыслимых жизней слагались в одну.

И по ней проскакав, я сливался как облако с небом,

И срывался, как тень с облаков, к океанскому дну.

 

Мне предписан был бег по какому-то смутному кругу,

Рёв арен, звон монет и трусливые рвения шпор.

Я придти должен первым куда-то и эту заслугу

Мне принимбят при жизни, а после поставят в укор.

 

За бесчисленность дней, или что там текло за глазами,

Я сумел сосчитать все песчинки на трассе своей.

Я прошёл её первым, последним, скрипучим как сани,

Стёртым в пыль от копыт до горячего пара ноздрей.

 

Все интриги трибун, всех менял и карманников трюки,

Всех властителей дум, все царапины нищенских рук,

Даже дохлую муху в кармане и стрелку на брюке,

Все оттенки реальности, каждый случавшийся звук…

 

Вот меня по бедру кто-то хлопнул горячей ладонью, –

Мол, пора, выходи – твой единственный, главный забег!

И откуда-то сверху увидев судьбу свою конью,

Я заржал, всё и вся, как на свет

                                   поднимая на смех.