Дмитрий Барабаш

Про всё, что будет ты читал,
про всё, что было тоже знаешь
и потому в конце начал
ты жизнь с начала начинаешь.
И здесь уже – куда и как,
ни карты, ни словарь, ни враки…
Ты выползаешь из бумаг
в каком-нибудь потёртом фраке,
в какой-то проклятой стране,
и, как обычно, в смутном веке,
при полированной луне
в пенсне на сером человеке.
Ты нёбом щупаешь язык
квадратной, но приятной речи.
Ты к воскресениям привык
и медленно расправив плечи
глядишься в камни мостовой,
как в многоглазый шар стрекозий,
знакомясь с веком и страной
в дубах и радугах колосий.
Гербы в гербарии твоем
расплющены между страничек.
Ты, словно буква – муравьем
с усами вздернутых кавычек
ползёшь за белый окоём
к железной дрожи электричек,
в тот мир, который не прочтён
не писан и протяжно тёмен.
Фонарь, вселенная, перрон
и краткий век, как ночь, огромен.

Прости меня, мой ангел, мой птенец,
земная женщина прожорливой эпохи
за то, что я не скрашу твой конец
и не совью гнезда в чертополохе
людских страстей для радужного сна
о том, как сбы̀лись все мечты восхода
и проросли сквозь время семена
тобою продолжаемого рода.
Прости меня, что не смогу спасти
твоих надежд возвышенные всходы.
Всеведенье смежающихся вежд
в одну слезинку собирает годы.
Ты девочкой смотрела в нашу даль,
рисуя мир в покое и достатке
и старости беспомощной вуаль
не затмевала глаз твоих. В остатке -
пригоршня дней… И ни одна из мечт
не выбилась, как подобает, в люди.
Я принимаю твой суровый меч
прощающий, спасительный по сути.

Я не хочу предвещать ничего плохого,
но достаточно говорить только то, что вижу,
как начнёт горькой правдой сочиться слово
и смолить кипяченым уютом крышу
дома, в котором журчит сознанье,
словно вода в унитазе.
Там сухая роза в хрустальной вазе
не имеет связи с тепличным детством,
с пестицидным раем, стеклянным небом,
поливальной помпой, клавиатурой,
над которой гамбургер, чмокаясь с чьей-то шкурой
превращается в землю, чтоб стать культурой
под стеклянным небом, в тепличной грядке.
Вот такие, братец, теперь порядки.

Конец наступил, как спасенье, для всех –
завравшихся и не заметивших сразу,
что их оставляют одних, наконец,
и солнце заходит, как разум за разум.
Всё было обычно, как было всегда
и время текло циферблатами чашек,
и люди привычно делили на зло
и выгоду поле для шахмат и шашек.
Не пыхнули молнии, гром не пробил,
не вздыбились волны, земля не разверзлась.
Мир жил, как и прежде, как прежде кружил
и верил, как в Бога, в устоев железность.
А свет был незрим, как и прежде незрим,
и с каждого лучиком, словно сквозь сито,
без ведома, медленно ввысь уходил
и солнце тускнело, и не было слѐда.
Когда бы сказали – беги, догоняй,
верни и прими, как единственный смысл…
Но счастье чумой под восторженный лай
спускалось обилием рубленных чисел.
И жизнь продолжалась, вокзал отправлял
вагоны с людьми по далёкой планете…
Никто и не думал, никто и не знал
о том безвозвратно потерянном свете.

А мы с тобою будем продолжать
жить, словно ничего и не случилось,
задачки человечества решать,
творить, любить и уповать на милость.
Мы будем помнить радужные сны,
в которых люди гордые талантом
в распутстве светлом вольны и умны
по Невскому разгуливают франтом -
мизинца ноготь золотом блестит,
трость высекает искры из брусчатки
и гоголи слетаются с планид,
чтобы болтать о главном
без оглядки
за обведенный мелом светлый круг,
в котором собрано всё лучшее для жизни…
Когда б не лень, когда бы не испуг.
Вишневый сок и вишни, вишни, вишни…

Вот край земли. С него, взирая в даль,
я вижу горы, угли, дым и воду,
лицо Джоконды,
пыль, бетон и сталь.
В который раз накликали свободу
борцы за счастье масс,
за право мыслящего класса жить слаще, чем предписывает ум,
за вялую лояльность мирной власти к брожению свергателей основ.
Той самой власти, о которой прежде радели те же, кто теперь готов
ей кровь пустить?
Чего вам не хватало?
Воды, чтоб пить и камня, чтобы строить?
Еды и книг? Открытости границ?
Лесов, морей, аэропортов, зрелищ?
Питательных для жизни пепелищ?

Счастливым можно стать, приняв венец свободы
как мысль.
Над мыслью власти нет. Для мысли нет преград.
Спокон веков идеи, веры, моды
друг с другом борются и воли не сулят.