Глебу Кузьмену
Предыстория. В студенческие годы я некоторое время вместе с Глебом работал дворником на Колхозной (бывшей-нынешней Сухаревской) площади. Нам на двоих дали трёхкомнатную служебную квартиру в доме конца 17 века. Состояние квартиры соответствовало её возрасту. Мы потрудились, чтобы приспособить её для жизни. В результате одна из стен превратилась в коллаж из рваных страниц Шпигеля и ещё нескольких буржуйских журналов, изобиловавших обнажённой натурой. В центре композиции находилась батарея, на которую мы поместили ренуаровскую репродукцию — голую бабу с огромным задом, а за батарею воткнули банный веник. Стена получилась не только антисоветская, но и противозаконная. Тогда за такую порнографию могли не только выгнать из университета, но и привлечь по УК.
Однажды ко мне приехали западные немцы (точнее немки), учившиеся в Пушкинском. Мы набили трубочку анашой и беседовали о вечном, как, вдруг, в квартиру ввалился крепко выпивший товарищ (ныне ооочень известный журналист), и, не сумев найти общий язык со мной и моими подругами — сильно осерчал. Так сильно, что побежал на Садовое за ментами. Последовавшие за этим события и легли в основу поэтической зарисовки «Случай на Сухаревке».
Ты был всегда немого строг,
Когда сдувал с ладони осень.
Ты был, как памятник серьёзен
и безупречно одинок.
Я оценил твои бумажки,
Которыми ты смыл с панно
девчонок задницы и ляжки
и нос огромный Сирано.
Как будто вздумал извиниться
перед ментами Ренуар -
с трудом газетная страница
прикрыла офигенный шар
живой, невыдуманной жопы,
в натуре солнца в тыщу стрел.
(Амура)
Ах, если бы узнали копы
какой ты спрятал беспредел!
Мы мирно покурили шмали,
с врагами красного труда,
а ты решил, что нас поймали,
и нам не избежать суда.
Ты был так мил в своём наитье,
счищая полчища улик.
Творите, ангелы, парите,
Я к вашим каверзам привык.
Ты выметал страну до кости,
до звона тротуарных плит.
Но не было ни капли злости,
ни осуждений, ни обид.
Я так скучаю по Колхозной,
по Сухарёвке, по тебе,
и как и прежде о серьёзной
любви и ласковой судьбе.