Упрощенная HTML-версия
Я звал его, выблевывая печень,
я бился лбом в кропленый белый таз,
но он был нем ко мне, мне было нечем
к себе привлечь его лукавый глаз.
Я пил неделю за ребят, которых
раскладывал по гробикам в Чечне,
я пил за то, чтобы не нюхал порох
никто из них и не горел в огне.
Я пил затем, что выброшен в гражданку –
слюнявлю дни без денег, без любви –
я ей в глаза смотрю, как в дуло танку,
с которым в этом мире мы одни.
Я звал его. Не чекаясь. По рюмке.
Занюхать жизнь шершавым рукавом.
А он не шел. В меня вселился люмпен
и жил во мне, как в доме дармовом.
Спасибо вам, конечно, что остался –
один из сотни выжил в том бою.
Спасибо, что потом читал, смеялся.
Спасибо, что сейчас я водку пью.
А он молчит — ни чуда, ни причуды.
Крапленый таз и запертая дверь.
Я понимаю страх и боль Иуды.
Я б выпил с ним, но нет его теперь.
Вот мне похмелье в грудь,
вот мне награда –
один на танк с контуженной душой.
Зайди ко мне, мне ничего не надо.
Я слышал, ты пушистый и большой,
как мир, в котором нет ни зла, ни яда,
а только свет, а только жизнь и труд.
276
Дмитрий Барабаш